Вот в таком отвратительном состоянии и застал меня Иван, который на макете станции появлялся всего раза два, с любопытством смотрел, но замечаний никаких не делал.

Обстановка на площадке была полностью нерабочая. Я никого не отпускал, но и съемкой не занимался. Думал. Размышлял. Сопоставлял. Пытался найти компромисс с собой. Так что приход Ивана меня даже отвлек от тяжких дум о смысле бытия.

—Затык? — спросил он.

—Ага, — мрачно подтвердил я.

—Техническая проблема или творческая?

—Творческая, — пожаловался я. — Актера не могу найти. Когда над сценарием думал, всех видел — кому какая роль достанется. А сейчас — ну, не подходит никто на роль Кангрена!

—О-о-о! — проникся Иван. — Да, тут не каждый подойдет. И явно не твоя молодежь…

—И я о том же! — как хорошо найти человека, который понимает твои невысказанные мысли.

—Не пробовал к профессионалам обращаться?

—Пойдут они, как же, — скривился я. — Кто я? А кто — они?

—Есть вариант… — обнадежил Иван. — Сейчас позвоню кое-кому, а там видно будет.

Он отошел в сторонку, а я опять погрузился в черную меланхолию. К разговору я не прислушался — неприлично. Но кое-что услышал, потому что Иван вдруг заговорил громко и резко:

—…Я тебе говорю! Гарантирую! Ты мое слово знаешь…

Потом опять понизил голос, так что ничего было не разобрать, и вскоре закончил разговор. Подошел ко мне, довольный, и говорит:

—Через час приедет. Нормально?

—Нормально… А кто приедет-то?

—Ах, да! Ляпунов. Он с этой ролью прекрасно справится. Или нет?

—Справится… — растерянно ответил я. Сомневаться в профессионализме великого актера современности было, на мой взгляд, несколько нетактично. — Он, что, согласился? А вы ему наши условия объяснили? Я, вообще, как-то не привык со звездами первой величины общаться. Даже не знаю — чего они могут попросить и как с ними себя вести.

—Они тоже люди, — обнадежил Иван. — И тоже дают обещания, которые, порой, приходится выполнять. Ничего, не дрейфь! Я с ним поговорю. Нормальный мужик.

Так и оказалось.

В отсутствие Алины я сам все снял: в нашем деле без универсальности нельзя. К слову, профессию режиссер-оператор еще никто не отменял. В документальном кино такой тип специалистов весьма востребован, особенно в далеких экспедициях, где количество специалистов может быть ограниченным, а съемка событий нужна непосредственно на месте, в то самое мгновение, когда эти события происходят. Важно ухватить нужный момент, решить, стоит ли его снимать — потому что память модулей может быть ограничена, а следующее событие более значительно, чем предыдущее. И успеть нажать на кнопку, а не отдавать команду «мотор» оператору, который смотрит в другую сторону.

Чем сложнее фильм, тем больше требуется ассистентов и узких специалистов. Скажем, выставить звук в пещерах сложной конфигурации не под силу никакому роботу, который воспринимает акустику совсем не так, как человек. Опытный же звукооператор добьется нужного эффекта с гораздо меньшими усилиями и именно так, как нужно режиссеру.

Но если съемка технически проста, то и одного специалиста достаточно. В данном случае — меня. Я снял первый эпизод с директором, в котором он приходит в столовую и разговаривает о проблемах питания на спутниках. Студенты, как увидели Ляпунова, так поначалу рты пооткрывали. И только когда я на них прикрикнул, начали вести себя естественно, как и полагается подчиненным перед начальством: с уважением и почтением. Даже тут слава Ляпунова сыграла в мою пользу.

Ему можно было не объяснять задачу: Эльдар Борисович понимал все с полуслова. Подозреваю, что для качественной игры ему было достаточно лишь прочитать сценарий. И только уважение к режиссеру как к специалисту останавливало его от того, чтобы сделать мне замечание.

Что удивительно, съемка заканчивалась как раз на последнем эпизоде, когда встречаются экипаж и пассажиры планетолета с работниками станции. Финал истории — финал фильма. Актеры должны были играть радость встречи, но я видел, что им грустно.

Я отвел Славу Антонова в сторонку и тихо спросил, что с ними такое случилось. Он на меня посмотрел как на идиота, потом решил, что у режиссера могут быть свои закидоны, и объяснил:

—Владимир Павлович, последний день же! Ребята очень старались. Всем хочется, чтобы фильм классным получился. Может, кто и схалтурил на съемках, так уже не поправить. Мы все через какой-то этап прошли, по-другому себя ощущаем…

—А-а, ну, да, ну, да… — поддакнул я. Это для них фильм последним эпизодом заканчивался, а у меня еще монтаж впереди. Черт его знает, что там Алина наделала, вдруг, все не так? Вот тогда самые волнения и начнутся. Еще же руководитель диплома смотреть будет на предварительном просмотре, и от него замечания могут быть. А я ничего не смогу уже исправить…

В общем, в таком грустном настроении я и начал съемку.

Актеры старались. Тем более что возвращение людей из бездны Юпитера — событие нетривиальное. Сотрудники станции действительно были рады прилету экипажа. Даже на вошедшего директора никто особого внимания не обратил. Все разбились по группкам и обсуждали полет с различных точек зрения. Или просто болтали, выплескивая радость встречи.

Только когда Быков, бледный, с синими мешками под глазами от перегрузок, встал и пошел к директору, все затихли.

Они молчали. Но что-то происходило между ними, какая-то невысказанная договоренность. Никто не прервал молчание, которое затянулось, но совсем чуть-чуть.

И последняя фраза Быкова, в которой он говорил Кангрену, что планетолет с грузом прибыл. Он говорил эту фразу твердо, как и следует по уставу, но мы-то все помнили, чего стоило довести корабль до Амальтеи! Каких трудов, и каких сил. От каждого члена экипажа, от пассажиров. Все делали свое дело. До конца.

Я доснял, выключил камеру и ушел. Не мог больше ни на кого смотреть. Я понял. Мы действительно сняли документальный фильм. О том, как оно все реально происходило. И плевать, что скажут на комиссии. Что не попали в тему, что документальности в фильме ни на грош. Но я-то знал правду. Теперь знал.

Не скажу, что плакали. Некоторых ничем и не проймешь — люди бывалые. К сентиментализму относятся скептически, особенно в документальном кино.

Про тему никто не догадался спросить. Или пожалели? Но даже для меня фильм смотрелся непривычно. Выглядел, как документально-хроникальный. И если бы я не знал, что снимались актеры, вполне мог бы предположить, что съемку вели кто-нибудь из экипажа планетолета и сотрудников «Джей-станции».

Обсуждали как-то вяло. Достоинства не оценивали, недостатки не отмечали. Сказали несколько общих слов и прогнали с защиты. Я ожидал, что будут громить, подготовил убийственные и остроумные аргументы — все впустую. Будто и не смотрели. Игнорирование неприятнее прямых обвинений, от которых можно отбиться. Алина вышла вслед за мной, пробормотала: «Все ты, все ты», — и, всхлипывая, убежала.

Я еле дождался, когда стали говорить оценки. Но про наш фильм так ничего и не сказали. Пришлось идти в комиссию, выяснять. Мне объяснили, что, дескать, к единому мнению не пришли, будет назначен общественный просмотр, на который придут приглашенные специалисты, после чего и вынесут вердикт фильму. Да… только об этом я и мечтал всю жизнь…

Алине не стал говорить — убить не убьет, но обидится сильно. Благо просмотр на завтрашний вечер назначили. Отключил телефон и пошел гулять по городу, вспоминать о съемочных моментах и по новой их переживать.

На следующий день Алина не подошла ко мне. А, увидев, демонстративно отвернулась. Заслужил.

Большой просмотровый зал, на удивление, был забит до отказа. Я даже не сразу отыскал свободное место. Пришлось обращаться к одному из членов комиссии, чтобы хоть где-то приткнуться. Да и зрители все непростые были: некоторых я умудрился узнать, хотя раньше только в новостях на них и смотрел.

Вот после этого в животе возникла бешеная пустота, и навалилось онемение членов. Я вжался в кресло, чтобы выглядеть понезаметнее, прикрыл глаза, уши и даже поднял воротник. Фильм я уже видел, а наблюдать за реакцией зрителей совершенно не хотелось. Быть выставленным на всеобщее посмешище радости мало.